Перл попросила привезти ей сомбреро.

– Я хочу кастаньеты, – отозвалась Норма. Она покачивала плечами и пела «Ла Кукарача», пока Дуайт не велел ей замолкнуть.

Мы со Скиппером делили самую маленькую комнату в доме. Пользовались одним столом, одним комодом, одним туалетом. Пространство в пять или шесть шагов разделяло наши кровати. Но я никогда не чувствовал себя стесненно, пока Скиппер не уехал в Мексику. Поскольку он занимал чересчур много пространства, когда был дома, я не мог забыть, что он уехал. Это наводило на мысли о нем и о его друге Рэе, что где-то там, на дороге, летели свободные, как птицы. И эти мысли заставляли меня чувствовать себя обманутым и прикованным к месту. Я был уверен, что Скиппер должен был взять меня вместо Рэя. Я попросил первый, и, кроме всего прочего, я был его братом. Это кое-что значило для меня, но я понимал, что это ничего не значит для него. Я не всегда ладил со своим родным братом, и мы даже не видели друг друга четыре года, но я все еще скучал по нему и стал представлять, что он бы обращался со мной намного лучше.

А еще я скучал по своему отцу. Моя мать никогда не жаловалась мне на него, но иногда Дуайт делал саркастические комментарии о заработанных Папочкой деньгах и Сильном-мира-сего. Он косо смотрел на то, что мой отец богат и при этом живет далеко, ничего не делая для меня. Но все эти качества, а особенно, как ни странно, последнее, делали моего отца еще более притягательным в моих глазах.

У него было преимущество, которое по душе непостоянным родителям – не быть рядом, чтобы не казаться несовершенным. Я мог видеть его таким, каким хотел видеть. Я мог наделить его безукоризненными качествами и придумать отличные причины, даже романтические, почему он не проявляет никакого интереса ко мне, почему никогда не пишет мне, почему делает вид, что забыл о моем существовании.

Я долго оправдывал его после того, как пришлось узнать его получше. А потом, когда это действительно произошло, я решил выбросить факт его дизертирства из головы. Я навестил его, когда ехал во Вьетнам, а потом еще раз, когда вернулся, и мы стали друзьями. Он не был монстром – у него были свои проблемы. Как бы там ни было, только нытики сетуют на своих родителей.

Такой образ мыслей вполне хорошо работал, пока не родился мой первый ребенок. Он родился на три недели раньше срока, когда я был в отъезде. Первый раз, когда я увидел его в детском отделении больницы, медсестра пыталась взять у него кровь на анализ. Она не могла найти вену. Она продолжала вонзать в него иглу, и каждый раз, когда игла входила в него, я чувствовал это так, будто прокалывают меня самого. Мое нетерпение сделало ее такой неуклюжей, что другая медсестра вынуждена была подменить ее.

Когда я наконец дотронулся до него, я почувствовал, будто спас его от стаи волков. И пока я держал его на руках, что-то твердое сломалось внутри меня, я как будто стал более живым, чем прежде. Но в то же время я ощутил тень, холодок где-то в глубине души. Я забеспокоился, но проигнорировал это чувство. Я не понимал, что это было, пока это чувство не пришло ко мне еще раз той ночью, такое острое, что хотелось разрыдаться. Это касалось моего отца. К тому моменту прошло десять лет, как он ушел из жизни. Это была горечь и гнев, главным образом гнев, и еще много дней меня потряхивало от этого чувства так, что я был даже не в состоянии радоваться рождению сына и новой жизни, которая была мне подарена.

Но все это было еще далеко впереди. Будучи мальчиком я не находил никакой вины в поведении своего отца. Я составлял свое представление о нем по снам и воспоминаниям. Одним из них было, как мы сидим на кухне в красивом старом доме моей мачехи в Коннектикуте, куда я пришел навестить его и смотрел, как он разгружает коробку, полную фейерверков, выкладывая их на стол. Это была тяжелая артиллерия, серьезная угроза жизни и к тому же нелегальная. Мачеха ругала его. Она хотела знать, что он собирается со всем этим делать. Он двинул ко мне пачку красных фейерверков и сказал:

– Взорви их, дорогой, взорви их.

У меня возник острый жадный интерес к машинам после того, как Скиппер обновил свой «Форд». Когда я бегал по своему газетному маршруту, я мысленно разбирал машины, которые видел, и собирал их обратно в более интересных модификациях, более низкие, с жалюзи, с разными выемками. Я читал объявления о подержанных машинах в газетах, сравнивая цены, соотнося их с деньгами, которые зарабатывал. Я все размышлял, каково это, когда у тебя есть машина, когда ты просто можешь залезть в нее и поехать.

После доставки почты однажды днем я свернул газетную сумку и перешел мост, ведущий из деревни, встал у обочины, поднял палец вверх и стал голосовать, пока одна машина не остановилась. Я не знал этого человека – он был строителем с верхней дамбы. Я сел в машину, и он спросил, куда я еду. Он добавил:

– До Сиэтла могу подбросить. Потом ты сам.

Сиэтл. Я мог бы, если бы решился, проехать весь путь до Сиэтла. Я сказал, что еду в Конкрит, что на тот момент казалось достаточно далеко, но к тому времени, как мы добрались до Марблмаунта, я потерял терпение и попросил мужчину высадить меня здесь. За несколько минут я поймал еще одну попутку, идущую обратно в Чинук. Это было мое первое путешествие автостопом. Лето продолжалось, и я удалялся все дальше и дальше по долине, до Конкрита и БердсАй, Ван Хорна и Седро Вулли, и один раз, незадолго до начала учебного года, я проделал весь путь до Маунт Вернона. Я гулял по улицам этих городков несколько минут, ожидая, что что-то случится, и когда ничего не случалось, я возвращался обратно на дорогу и вытягивал палец опять. Я всегда был дома к тому времени, как Дуайт и моя мать приходили с работы. Никто никогда не терял меня. Время от времени я совершал эти поездки с Артуром, но чаще был один. В одиночку я мог врать более свободно и был более удачлив. Однажды, думал я, кто-нибудь остановится и скажет:

– Тебе повезло, я еду в Уилтон, Коннектикут…

Скиппера не было всего пару недель. Он вернулся, упаковал вещи и на следующее утро уехал. После этого я периодически видел его, когда он приезжал домой на День благодарения и Рождество или когда мы навещали его в Сиэтле. Пару лет он жил в маленькой квартирке с другими людьми, потом женился и нашел другую работу в энергетической компании. Мы сидели с ним и болтали в ночь накануне его свадьбы. Это был один из двух раз, когда я видел его разозленным. В тот раз его эмоции были вызваны не перспективой потерять свободу, а песней, которую он слушал на своем новеньком музыкальном центре – «The Everglades» группы «Кингстон Трио». Песня рассказывала историю мужчины, который убивает другого в драке за женщину. Видя, что он наделал, он направляется в лес.

Чего этот человек не знал и, конечно, никогда не узнает, это то, что суд присяжных оправдал его на основании самозащиты. Этот неожиданный поворот событий раскрывается в последних строках, и каждый раз, когда доходило до этого места, Скиппер опускал глаза и скорбно качал головой.